Первый пункт – концепция «право на город», отправная точка для переосмысления планирования городов, реабилитация принципов планирования классических городов (от античности, средневековья и нового времени главный принцип один – город людям) и учета значимости «городской жизни». Анри Лефевр – родоначальник и идейный вдохновитель движения, генеральной идеей концепции он видит «… спрос [предъявляемый жителями города] на обновленное, расширенное право на доступ к городской жизни»¹, право на активное создание, преобразование городского пространства и равную ответственность, отвечающего потребностям человека, право на доступ и использование городского пространства – для отдыха, досуга или волеизъявления (т.е. Лефевр постулирует и право на присвоение, и право на участие). Он убежден, что каждый индивид обладает как «правом на город», так и правом сражаться за него.

Случайно или нет (скорее – нет), но концепция Лефевра родилась на свет в то же время (хотя истоки ее лежат в далекой древности, в догосударственном и раннегосударственном периодах), когда город и городская жизнь начали «ломаться», когда обострилась потребность в материальных публичных местах для реализации демократии – 60-е года XX в., во всех симптомах и изощренных подробностях этот процесс умирания городов одной из первых описывает Джейн Джекобс – «Смерть и жизнь больших американских городов»: здесь есть абсолютно все – от глобальных ошибок в общей концепции развития, подходах к планированию (городской масштаб – наиболее крупный масштаб) до автомобильной экспансии и ошибок в планировании улиц, мест отдыха, времяпровождения и жилых районов, кварталов (масштаб застройки – отдельные сегменты городского пространства) и игнорирования человеческого масштаба (город в восприятии на уровне глаз – что мы видим вокруг, когда прогуливаемся пешком, на велосипеде).

Дифференциация масштабов городского планирования опирается на работу Яна Гейла «Города для людей».

Что примечательно, в то же время родилась на свет и городская антропология. Корни дисциплины уходят в историю Соединенных Штатов Америки и начавшуюся там «войну с бедностью» (федеральная программа президента Линдона Джонсона), призванную привлечь внимание к условиям жизни бедных людей. К слову, реализация самой программы получилась не очень: из-за сжатых сроков данные собирали наспех, поэтому обобщения и выводы у специалистов получились широкие, а многие нюансы вовсе были упущены, и городское бедное большинство свели к одной лишь «культурной бедности» (когда бедняки сами виноваты в своей бедности).

Лефевр убежден, что город – это результат творения, производства и воспроизводства социальных отношений. В уже упомянутый период XX в. чиновникам и проектировщикам идеологией популярного в то время модернизма (отголоски тех ошибок мы можем наблюдать и сегодня) – отрицания традиционных городских улиц и городов в целом, почти удалось лишить город важнейшей для горожан функции – места встреч и взаимодействий (те самые социальные отношения), он лишил горожан внимания и привил тенденцию к игнорированию их проблем, потребностей и предпочтений.

Генеральная идея, основной акцент модернизма – отдельные строения, «культ зданий». Он не интересуется и не учитывает таких принципов планирования как целостность городского пространства, комфорт и человеческий масштаб, что и превратило город из конгломерата зданий и общих пространств – из живого организма, в комплекс отдельных безжизненных построек. Таким образом, новая идеология в планировании и автомобильная экспансия исказили восприятие масштаба и породили так называемую «архитектуру скорости».

Человеческий масштаб – основополагающий критерий планирования комфортного, удобного для людей города, был заменен архитектурой широко раскинувшихся высотных городов, разрезанных скоростными магистралями. Передвижения пешком стали некомфортными, неприятными и почти невозможными, и большая часть городской жизни переместилась в крупные торгово-развлекательные комплексы и т.п.

Мы формируем города, города формируют нас – мы построили «мертвый» город, непригодный для жизни, он загнал нас на замкнутые островки общественной жизни, отдалил и сделал безразличными к проблемам друг друга. Мы обнищали, речь о так называемой «ментальной и социальной нищете» (проблемы присущие и бедным, и богатым), о разобщении общества – Лефевр рассуждал о классовой сегрегации (рабочий класс и буржуазия, интеллектуальные элиты и пр.), сюда же можно отнести и превалирование частного права над общественным – Дэвид Харви, Эдвард Соджа и их пространственная сегрегация, отгораживание бедных от богатых и изъятие мест общего пользования из коллективных прав в частное право и пр.

Однако, что есть социальная справедливость? Вопрос на первый взгляд простой, но в действительности – очень сложный, неопределенный. Фрасимах в «Государстве» Платона озадачивает читателя, когда утверждает, что «… справедливость – везде одно и то же: то, что пригодно для сильнейшего»³, который и устанавливает законы в свою пользу. Платон трактовку отвергает, однако осадок остается, ведь справедливость – это определенный идеал, но идеалов существует очень и очень много, какой из них верный и какая справедливость является самой справедливой из всех справедливостей (иронизирует Харви)?

Факт в том, что нельзя не говорить и социальной справедливость или вовсе от нее отказаться, поскольку несправедливость – это один из сильнейших побудителей социальных перемен. А где происходят социальные перемены, там меняется и пространство.

Лефевр видит решением «урбанистическую революцию»: во-первых, политическая программа, ориентированная на городских жителей (в марксистской терминологии Лефевра – рабочий класс, для нас – средний класс), – вырабатывается совместными усилиями горожан, ученых и проектировщиков, во-вторых, новые проекты развития городов, ориентированные на структурирование пространства. И Лефевру здесь присущ некий радикализм, ведь в «урбанистической революции» он накладывал табу на реконструкцию традиционных городов и даже использование их опыта (как проигрышных, не показавших эффективности стратегий; в этой радикальной позиции автор расходится с Лефевром в первых строчках текста), предлагал не бояться утопий и строить новый город на новых основаниях. Не в последнюю очередь отказ Лефевра обусловлен тем, что реконструкция традиционных городов – это сугубо идеалистический подход, который не подходит изменившемуся укладу жизни: от традиционных (в современных реалиях – устаревших) аграрных моделей мы давно отошли, и человеческий масштаб, хотим мы того или нет, изменился. Как говаривал другой французский писатель-философ Виктор Гюго – «Сегодняшняя утопия завтра облечется в плоть и кровь», Лефевр верил.

Однако не существует такого социального процесса (идеологии – простым языком), который может привести нас к идеальной пространственной форме – «земле обетованной» (эти формы, как известно, – основа социальных отношений). В действительности, такой конструкт – чистая утопия, у которых исход один – авторитаризм, репрессии. Кому вздумается чинить препятствия священной цели, изысканию исконной пространственной формы под управлением самой лучшей из возможных идеологий (будь то свободный рынок, коммунизм и пр.) – изысканию «земли обетованной»? Тут речь о конкретных проблемах, которые возникают при воплощении пространственных структур и требуют разрешения, но задвигаются куда-то на потом или отвергаются полностью, ведь не обладают высокой значимостью или незначительны (ведь избранный социальный процесс итак приведет к лучшей форме…), что в сущности – не так. Есть генеральная идея, а остальное большого значения не имеет.

Идеальная пространственная форма наступает на те же грабли: побороть силу исторических изменений и разом удовлетворить всех невозможно, а такая схема именно что пытается заморозить исторический процесс и отрицает, препятствует желанию новизны и отличия (право на различие – это одно из наиболее ценных прав городских жителей), как следствие, отрывается от реальности и погружается в мир иллюзий.

Другая сторона – опыт. На опыте пространственных утопий, так называемая «пространственная игра» (Луи Марен – по заявлению Харви), когда «… мы видим огромное множество пространственных форм, включенных в различные утопические планы в качестве экспериментальных предложений относительно того, как мы можем изменить городское пространство, чтобы оно лучше отвечало нашим сокровенным желаниям, или, говоря более сухим языком, осуществлению определенной социальной цели»⁴, мы можем многому научиться, в частности, видеть потенциальные места, которые могут служить «… социо-пространственной основной для появления экспериментов с различными формами городской жизни и ведения борьбы за строительство другого города»⁴.

Возвращаясь назад, можно ли искоренить социальную несправедливость? Есть ли всеобщая концепция справедливости, есть ли альтернативы? Очевидно – нет (по крайней мере целиком, ведь разных справедливостей много, как мы помним), ведь каждая отдельная идеология базируется на собственной системе ценностей, прав и справедливостей. Взять тот же свободный рынок, всегда ли он честен и благотворен? Он эгалитарен – концепция равенства социальных и гражданских прав, возможностей, но бедные и богатые всегда были, есть и будут, а значит равенства в условиях неравных исходных данных быть не может: богатые в таких условиях (как это в основном и случается) богатеют, тогда как бедные – беднеют. Равенство неравных...

Далее – сегрегация и отгораживания, гетто. Свободная рыночная конкуренция чаще всего заканчивается олигополиями, монополиями и «Coca-Cola» (вновь иронизирует Харви). Корпорации пожирают мнимую свободу.

А что требуется рынку для эффективной работы? Дефицит. Так места общественного пользования и право общей собственности и перетекают в руки частной собственности. Отсюда, в частности, сотни и тысячи несуразных проектов застройки в самых неподходящих местах, кто из нас не помнит ТЦ «Парк» в любимом Омске? Коллективное право на город таким образом замещается индивидуализированным правом, и город шаг за шагом становится только лишь площадкой для извлечения прибыли нерадивых застройщиков и разных не чистых на руку спекулянтов. До «менее равных» и комфортной жизни никому нет дела, что в наших городах как никогда актуально…

«Урбанистическая революция» – на новых основаниях (на уровне социальных отношений, публичного заявления и открытой борьбы, в первую очередь), отнюдь не говорит о том, что всех нужно низвергнуть и провозгласить новый порядок, не оглядываясь на предшествующий опыт (позиция Харви в отношении изначальной трактовки «урбанистической революции» Лефевра): не отказаться, но перевернуть с ног на голову – реальное равенство в правах как фундаментальная основа, а уже потом приоритет частной собственности и другие прелести (как производные всеобщего равенства).

«Мы поодиночке и сообща в своей повседневной деятельности, предпринимая политические, интеллектуальные и экономические усилия, строим город. Все мы <…> архитекторы нашего городского будущего. Право на изменение города – это не абстрактное право, а право, которое укоренено в повседневных практиках, независимо от того, знаем мы о его наличии или нет»⁴.

Конечная цель – вернуть горожанам доступ к городу и равные права для всех на то, что уже существует, и на то, что может быть сотворено, в т.ч. активным участием самих горожан (то самое право на активное преобразование – сценариев повседневной жизни, архитектурных практик и пр.). Борьба за город («радикализм» – в части социальных, экономических и политических отношений, который в интерпретации «права на город» Харви обострился, хотя в сущности речь не идет о крайних формах и применении каких-либо форм насильственной деятельности, и которого так боялись еще критики Лефевра) – это бурлящий котел высказанных «недовольств» и неудовлетворенных потребностей, который побуждает к придумыванию, формулированию и оформлению новых концепций и конфигураций городской жизни. Повторюсь следом за Харви: право на город – это право быть социальным существом, право быть человеком⁴.

Вернемся к пространственной форме и повлиявшим на нее процессам. Здесь также стоит уделить внимание индустриализации, которая, кажется, и является первопричиной многих пагубных процессов в современных городах (город таким поворотом навредил традиционному образу жизни – сельской местности, и самому себе). Дело не в самой индустриализации как таковой, скорее в том, как человек ею воспользовался – как интерпретировал пользу, вред, и какие сделал выводы, и как все это отразилось на наших городах. Спойлер – не очень хорошо, мягко говоря. Дело обернулось катастрофой, началась доминация техники (автомобили передают нам привет), и город стал приложением к крупным заводам, фабрикам и пр. «Город-завод» расширялся и терял человеческий масштаб, как итог – утрата социальных элементов, обострение базовых потребностей. Они [города-заводы] трансформируются как под копирку, мы – трансформируемся, все творческое, что ранее обеспечивало индивидуальность, вымывается. Человек также механизируется, в известной степени (теряет социум, выходит за границы и дичает).

В общем все то, о чем мы ранее и рассуждали. Не вызывает удивления, почему многие исследователи городской жизни подхватили императив Лефевра и развили в своих работах. Так или иначе, рассуждая о развитии городов, о стратегических и архитектурных тонкостях, а также о позициях горожан, мы – хотим того или нет – обращаемся к «праву на город».

И вот, человек реабилитирует себя в правах на городскую жизнь, и тут начинается самый интересный этап – «излечить» пространство, сделать город комфортным и сомасштабным. Удалось ли «помочь» всем? Ответ очевидный – нет. Да и примеров таких по-настоящему выздоровевших городов единицы, но современный архитектор – исследователь и творец пространства, полностью сознавая груз ответственности и урон от ошибок прошлых поколений градостроителей, не стремится теперь в одиночку вдыхать жизнь в пространство, напротив, приглашает горожан – помогать, генерировать идеи и жить городской жизнью. Какими бы принципами и идеями не руководствовались архитектор, градостроитель, городская жизнь – это неподконтрольный схемам, планам и концепциям процесс. Поэтому участие горожан – важнейший этап.

Далее подробнее о человеческом масштабе, городском и частном пространстве, а также «мягких границах». Пойдем от обратного, что не является критериями человеческого масштаба? Ответ – все, что препятствует комфортному чувственному восприятию города на уровне глаз, вызывает дискомфорт и побуждает поскорее убраться куда-нибудь, где условия лучше: приоритет автомобилей, широкие магистрали и повсеместные парковки, нарушение ритма пешеходного движения, приоритет индивидуальным строительным проектам, бессвязность городских пространств, высотные здания (растущие из ниоткуда – буквально из голого асфальта) и деградация города как места для встреч и общения. Это лишь немногие признаки упадка.

«Хороший на уровне глаз город представляет собой возможности для передвижения пешком, времяпровождения, встреч и самовыражения, а это значит, он должен гарантировать приемлемый масштаб и приятный климат. У этих целей и требований к качеству есть одна общая черта – все они являются физическими и практическими»⁶, утверждает Ян Гейл. Не имеет значения, для чего горожане ходят пешком – по необходимости или от искреннего желания. Хорошее качество городской среды на уровне глаз должно рассматриваться как одно из базовых прав человека, в какой части города он бы не находился. «Архитектура скорости» тут не годится, и вступает в дело архитектура 5 км/ч – по средней скорости движения человека пешком. В таких условиях нам становится комфортно ходить, стоять, сидеть, смотреть, слушать и разговаривать (наши «заводские» потребности), далее подключаются и другие функции и виды деятельности – город и городская жизнь в различных комбинациях этих функций и деятельностей становятся разнообразнее, интереснее и, как следствие, комфортнее.

Приоритет пешеходам, велосипедистам – это важнейший шаг общей политики устойчивого развития городов, который положительно влияет на изменения ситуации в транспортном секторе, значительно сокращает энергопотребление, выбросы СО₂ и пр. Человек, приводимый в движение своей собственной энергией, ничего вокруг не загрязняет и на тех же единицах потребления способен преодолеть колоссальное расстояние (в сравнении с автомобилем). Кроме того, пешеходам, велосипедистам в целом нужно меньше пространства, а пропускная способность у этих пространств всегда будет выше. Они экономят место, делают природу лучше, а горожан – счастливее. Но им нужна поддержка, ведь это недорого (опять же, в сравнении с затратами на инфраструктуру для автомобилей).

А что насчет «мягких границ» и счастья? Демократизм в принятии решений в отношении развития городов не мог обойти стороной такой важный аспект как гармония городского пространства. Каждый объект – каждый офис, жилой дом и любой другой представитель капитального и не очень строительства обязан быть вписан в общую композицию и сочетаться со всем остальным. Здесь Гейл и переходит к «мягким границам» – местам, мимо которых мы ходим, которые мы наблюдаем вблизи и очень внимательно. Это фасады зданий, по большей части, их нижние этажи – как наиболее активные внешние участки жилой среды. Именно здесь встречаются дом и город, внутренняя активность – частное пространство, мягко перетекает в общественное пространство города, что и определяет их высокую значимость. Гейл также называет «мягкие границы» зоной ожидания активности.

На улицах с «жесткими границами» нет никаких зон ожидания или «переходов», человек напрямую из частной сферы попадает в общественную. Эти улицы, районы и кварталы лишены жизни и захламлены автомобилями, парковками и гаражами. Здесь нет цепляющих глаз активностей (или активностей вообще), нет и каких-либо других функций, будь то общение между жильцами, продолжительное пребывание, отдых на придомовой территории и наблюдение за людьми и происходящими событиями, уход за домом, детские игры и пр. Гейл подчеркивает, что «… мимо невыразительных фасадов люди ходят быстрее, чем вдоль оживленных и дружелюбных». Достаточно вдохнуть жизнь в фасад, чтобы люди начали оглядываться вокруг, останавливаться и питаться атмосферой вокруг. К тому же человеческая деятельность – это самый сильный магнит в городе, люди любят наблюдать друг за другом. Как было сказано ранее, миссия архитектора, градостроителя – поддержка процессов правильного функционирования города (не исключительно самостоятельное программирование пространства на основе профессиональной оценки, опыта; такой подход безнадежно устарел). Чем больше создается привлекательных пространств для людей, тем больше людей приходит и участвует в общественной жизни, прямо как с автомобилями – чем больше автострад, тем больше автомобилей.

Однако если автомобиль продолжает доминировать, то никакие придомовые территории и террасы не помогут расшевелить горожан. Так и получилось, что городская жизнь – некогда данность, сегодня является привилегией только для немногих городов, которым удалось вырваться из автомобильной экспансии.

И когда наши мысли обретают формы, и мы достигаем желаемых изменений, город радует наш взор, и мы становимся счастливыми. Человек уважает город, город уважает человека. И рост личного благосостояния никак не коррелирует с чувством счастья в городе, ведь «американская мечта» под соусом стремительной урбанизации закончилась повальным ростом комфортных и удобных на первый взгляд пригородов – идея рассредоточенного города (сегментированная по функциональной принадлежности среда, соединенная сетью высокоскоростных магистралей), только вот счастью там места не нашлось, и в конечном счете все закончилось кризисом ипотечного кредитования – катастрофой 2008-го года. Зато оно коррелирует со многим, чего вам не удастся купить: короткий путь работа – дом (кошмар пригородов и людей, которые попались в ловушку псевдопрекрасной жизни) и наличие свободного времени, наши убеждения, хорошее здоровье (хотя иногда можно, медицина на месте не стоит) и друзья рядом (в таких условиях социальная жизнь рассеивается) и пр.

Вообще идея счастливого города восходит все туда же – в 60-е годы XX в., когда в ответ модернизму складывалось антимодернистское движение, что и сподвигло архитекторов, инженеров-транспортников и других участников процесса градостроительной деятельности мобилизоваться на борьбу за внешний облик и души городов.

Чарльз Монтгомери в «Счастливом городе» задается вопросом: «Что есть счастье?» Как и форм справедливости, форм счастья несчитанное количество и планировка города и повседневная жизнь – неотделимы друг от друга в попытках понять, найти и создать счастье для себя и других. И тут нет никаких новшеств, ведь жители Афин очень и очень давно придумали все за нас: афиняне считали идею счастья одной из самых важных целей существования человека. Их рассуждения вращались вокруг концепции эвдемонии, что в широком смысле – процветание, благополучие. Они также верили, что пренебрегать общественным благо в пользу личного блага – это иллюстрация неполноценности личности, и только переплетение личного и общественного процветания (конечно, греки стремились и к личным достижениям, но не забывали поддерживать идею полиса на городской площади, о равновесии противоречий – частного и общественного) – это верный путь к достижению счастья. Не в материальных благах и существовании ради удовольствия покоится счастье, считал Аристотель. А полис – греческий город-государство – это единственное средство на пути к эвдемонии.

Такие концепции счастья встречаются и во многих других цивилизациях и культурах: римляне, например, и их гражданская гордость, что вылилось в целый духовный проект (и чествование богини счастья Фелициты) и заложило основу архитектурной и духовной мысли (в итоге все кончилось тотальным неравенством и презрением к городам и городской жизни и сведению функции города к обеспечению безопасности и выживания), конфуцианские идеи в Китае династии Мин и Запретный город, где речь скорее даже не о счастливой жизни, а о гармонии и целесообразности (сделаем скидку на особенности культуры, в которой мудрость, добродетель и традиции – основа основ) и т.д.

Удовлетворенность жизнью, счастье определяется фактором отношений людей друг с другом – близкими, и фактором доверия – в отношении соседей и незнакомцев. Счастливыми становимся где? В городе. Благодаря чему? Благодаря социальным отношениям, что возможны только в том случае, если город комфортен и удобен горожанам. Люди меняют город, город меняет людей.

К слову, известный на весь мир мэр Боготы Энрике Пеньялоса на пути к достижению счастья руководствовался идеей «урбанистической революции» и освобождения: «Город может быть либо для людей, либо для машин, третьего не дано!»⁷ Неудивительно, что первым делом на посту мэра Пеньялоса объявил войну автомобилям, отсюда же растут ноги и у столь популярной в наше время в прогрессивных городах Европы акции «День без автомобиля».

Если даже неблагополучная Богота может измениться к лучшему, то и другие города могут: километры велосипедных дорожек, парки, пешеходные зоны, сети библиотек, школ и детских центров и пр. Это спасет (о, господи!) нашу планету и человеческие жизни.

Тут нет цели рассказать – как в деталях построить «идеальный город» (к тому же и автор не является архитектором), рекомендации по организации велопешеходной инфраструктуры, сомасштабных человеку жилых комплексов, интересных парков и улично-дорожной сети, а также в целом городского пространства содержатся в градостроительной документации, специализированных стандартах, СНиП'ах, статьях, исследованиях и пр.

Цель в том, чтобы напомнить о важнейшей истине, мы – жители городов, наделены правом пользоваться городским пространством, участвовать в принятии решений и нести равную ответственность, правом на сотворение пространства в котором живем, хотим жить.

Город предназначен для людей, а городское пространство должно быть организовано так, чтобы люди были счастливы. Мы равны друг перед другом в распределении общественных благ, потому наш путь – философия абсолютной справедливости, город – наш совместный проект (аки греки), куда каждый вносит свой вклад.

В наших городах концепция «право на город» начала обретать популярность, настоящую значимость и силу только в 10-х годах XXI в., мы уже проделали некоторый путь и сделали несколько важных шагов, но многому нам предстоит научиться.

Список литературы:

1.    Lefebvre, H. The Right to the City / H. Lefebvre. – Oxford, 1996. – URL: https://theanarchistlibrary.org/library/henri-lefebvre-right-to-the-city

2.    Джекобс, Дж. Смерть и жизнь больших американских городов / Дж. Джекобс. – М.: Новое издательство, 2011. – 460 с.

3.    Платон. Сочинения в четырех томах. Т. 3. Ч. 1 / Платон. – СПб: Изд-во С.-Петерб. ун-та; «Изд-во Олега Абышко», 2007. – 752 с.

4.    Харви, Д. Право на город / Д. Харви // Логос. – 2008. – № 3 (66). – С. 80-94.

5.    Харви, Д. Право на город / Д. Харви. – Екб: Альфа Принт, 2019. – 36 с.

6.    Гейл, Я. Города для людей / Я. Гейл – М.: Альпина Паблишер, 2012. – 276 с.

7.    Монтгомери, Ч. Счастливый город. Как городское планирование меняет нашу жизнь / Ч. Монтгомери. – М.: Манн, Иванов и Фербер, 2019. – 368 с.

8.    Трубина, Е.Г. Городская антропология: сложное наследство специализации / Е.Г. Трубина // Этнографическое обозрение. – 2016. – №4. – С. 102-119.